Шлем - надтреснутое блюдо, 
Щит - картонный, панцирь жалкий. 
В стременах висят, качаясь, 
Ноги тощие, как палки. 

Для него хромая кляча - 
Конь могучий Россинанта, 
Эти мельничные крылья - 
Руки мощного гиганта. 

Видит он в таверне грязной 
Роскошь царского чертога, 
Слышит в дудке свинопаса
Звук серебряного рога. 

Санхо Панца едет рядом; 
Гордый вид его серьезен: 
Как прилично копьеносцу, 
Он величествен и грозен. 

В красной юбке, в пятнах дегтя, 
Там, над кучами навоза - 
Эта царственная дама - 
Дульцинея де Тобозо... 

Страстно, с юношеским жаром 
Он толпе крестьян голодных, 
Вместо хлеба, рассыпает 
Перлы мыслей благородных: 

"Люди добрые, ликуйте, - 
Наступает праздник вечный; 
Мир не солнцем озарится, 
А любовью бесконечной... 

Будут все равны; друг друга 
Перестанут ненавидеть; 
Ни алькады, ни бароны 
Не посмеют вас обидеть. 

Пойте, братья, гимн победный! 
Этот меч несет свободу, 
Справедливость и возмездье 
Угнетенному народу!" 

Из приходской школы дети 
Выбегают, бросив книжки, 
И хохочут, и кидают 
Грязью в рыцаря мальчишки. 

Аплодируя, как зритель, 
Жирный лавочник смеется; 
На крыльце своем трактирщик 
Весь от хохота трясется. 

И почтенный патер смотрит, 
Изумлением объятый, 
И громит безумье века 
Он латинскою цитатой. 

Из окна глядит цирюльник, 
Он прервал свою работу, 
И с восторгом машет бритвой, 
И кричит он Дон Кихоту: 

"Благороднейший из смертных, 
Я желаю вам успеха!.." 
И не в силах кончить фразы, 
Задыхается от смеха. 

Он не чувствует, не видит 
Ни насмешек, ни презренья: 
Кроткий лик его так светел, 
Очи - полны вдохновенья. 

Он смешон; но сколько детской 
Доброты в улыбке нежной, 
И в лице, простом и бледном, 
Столько веры безмятежной. 

И любовь, и вера святы. 
Этой верою согреты 
Все великие безумцы, 
Все пророки и поэты!