Семь романсов на слова М. Лермонтова (Sem' romansov na slova M. Lermontova) = Seven romances on words by M. Lermontov , opus 28

Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засох и увял он от холода, зноя и горя
И вот наконец докатился до Чёрного моря.

У Чёрного моря чинара стоит молодая,
С ней шепчется ветер, зелёные ветви лаская,
На ветвях зелёных качаются райские птицы;
Поют они песни про славу морской царь-девицы.

И странник прижался у корня чинары высокой;
Приюта на время он молит с тоскою глубокой,
И так говорит он: «Я бедный листочек дубовый,
До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.

Один и без цели по свету ношуся давно я,
Засох я без тени, увял я без сна и покоя.
Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,
Немало я знаю рассказов мудрёных и чудных».

«На что мне тебя? — отвечает младая чинара. —
Ты пылен и жёлт — и сынам моим свежим не пара.
Ты много видал — да к чему мне твои небылицы?
Мой слух утомили давно уж и райские птицы.

Иди себе дальше, о странник! Тебя я не знаю!
Я солнцем любима, цвету для него и блистаю.
По небу я ветви раскинула здесь на просторе,
И корни мои умывает холодное море».

Молча сижу под окошком темницы; 
Синее небо отсюда мне видно: 
В небе играют всё вольные птицы; 
Глядя на них, мне и больно и стыдно.

Нет на устах моих грешной молитвы, 
Нету ни песни во славу любезной: 
Помню я только старинные битвы, 
Меч мой тяжелый да панцирь железный.

В каменный панцирь я ныне закован, 
Каменный шлем мою голову давит, 
Щит мой от стрел и меча заколдован, 
Конь мой бежит, и никто им не правит.

Быстрое время — мой конь неизменный, 
Шлема забрало — решетка бойницы, 
Каменный панцирь — высокие стены, 
Щит мой — чугунные двери темницы.

Мчись же быстрее, летучее время! 
Душно под новой бронею мне стало! 
Смерть, как приедем, подержит мне стремя; 
Слезу и сдерну с лица я забрало.

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая ещё дымилась рана;
По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их жёлтые вершины
И жгло меня, но спал я мёртвым сном.

И снился мне сняющий огнями
Вечерний пир, в родимой стороне.
Меж юных жён, увенчанных цветами,
Шёл разговор весёлый обо мне.

Но в разговор весёлый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа её младая
Бог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди дымясь чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унёс,
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слёз -
Они растают и прольются.

Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слёз хочу, певец,
Иль разорвётся грудь от муки.
Страданьями [была]1 упитана она,
Томилась долго и безмолвно; и грозный
Час настал - теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.

Русалка плыла по реке голубой,
  Озаряема полной луной;
И старалась она доплеснуть до луны
  Серебристую пену волны. 

И шумя и крутясь, колебала река
  Отраженные в ней облака;
И пела русалка - и звук её слов
  Долетал до крутых берегов. 

И пела русалка: ,,На дне у меня
  Играет мерцание дня;
Там рыбок златые гуляют стада;
  Там хрустальные есть города;

И там на подушке из ярких песков
  Под тенью густых тростников
Спит витязь, добыча ревнивой волны,
  Спит витязь чужой стороны. 

Расчесывать кольца шелковых кудрей
  Мы любим во мраке ночей,
И в чело и в уста мы в полуденный час
  Целовали красавца не раз. 

Но к страстным лобзаньям, не зная зачем,
  Остаётся он хладен и нём;
Он спит - и, склонившись на перси ко мне,
  Он не дышит, не шепчет во сне!``

Так пела русалка над синей рекой,
  Полна непонятной тоской;
И, шумно катясь, колебала река
  Отраженные в ней облака.

Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье;
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором,
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чево? Жалею ли о чём?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы,
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день, мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел.