Четыре романса (Chetyre romansa) , opus 40

Когда волнуется жёлтеющая нива,
и свежий лес шумит при звуке ветерка,
и прячется в саду малиновая слива
под тенью сладостной зелёного листка;

Когда росой обрызганный душистой,
румяным вечером иль утра в час златой,
из-под куста мне ландыш серебритый
приветливо кивает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагу
и, погружая мысль в какой-то смутный сон,
лепечет мне таинственную сагу 
про мирный край, откуда мчится он, --

Тогда смиряется души моей тревога,
тогда расходится морщины на челе,
и счастье я могу постигнуть на земле,
и в небесах я вижу бога...

Alors qu'ondule au loin le seigle en nappe blonde
Et que le bois frémit au bruit d'un vent léger,
Et que se cache aux yeux la prune déjà ronde 
Dans l'ombre qu'elle emprunte aux feuilles du verger,

Quand la rosée ayant semé ses larmes,
Aux soirs d'un clair printemps ou dès l'éveil du jour,
Sous les buissons de hêtres et de charmes,
Le blanc muguet parait trembler d'amour ;

quand la fraîche source anime la ravine
Et que, l'esprit hanté d'un rêve obscur encor,
Je me récite un conte où se devinent
La paix des champs et leur premier essor ;

Alors la crainte en moi s'apaise d'elle-même, 
Mon front dressé s'éclaire et n'a plus un seul pli,
Je vois du vrai bonheur les vœux presque accomplis,
Et dans les cieux l'Être suprème.

По небу полуночи ангел летел,
  И тихую песню он пел;
И месяц, и звёзды, и тучи толпой
  Внимали той песне святой.

Он пел о блаженстве безгрешных духов
  Под кущами райских садов;
О боге великом он пел, и хвала 
  Его непритворна была.

Он душу младую в объятиях нёс
  Для мира печали и слёз;
И звук его песни в душе молодой
  Остался -- без слов, но живой.

И долго на свете томилась она,
  Желанием чудным полна,
И [звуков]1 небес заменить не могли
  Ей скучные песни земли.

Au ciel, vers minuit, un ange volait.
De sa douce voix il chantait.
Le chœur des étoiles, 
les globes sans fin gardant le silence, écoutaient.

Son chant célébrait les Fidèles, les Saints 
Foulant les célestes jardins,
De Dieu redisait la grandeur,
Et son hymne pur révélait sa candeur.

Une âme d'enfant reposait en ses bras,
Venant aux douleurs d'ici-bas,
Et l'âme enfantine, ravie, écoutait,
Gardant l'ineffable secret.

Or, long fut le temps qu'elle avait à languir
D'un pur et suprême désir ;
Mais les chants inconnus refoulaient de son sein
Les tristes chansons des humains.

О чём в тиши ночей, таинственно мечтаю,
О чём при свете дня, всечасно помышляю,
То будет тайной всем. И даже ты, мой стих,
Ты, друг мой ветреный, услада дней моих,
Тебе не передам души моей мечтанья.
А то, расскажешь ты, чей глас в ночном молчаньи
Мне слышится, чей лик я всюду нахозу, 
Чьи очи светят мне, чьё имя я твержу.

À quoi la paix des nuits incline tous mes rêves,
Vers quoi le jour naissant dirige ma pensée,
Celà, c'est mon secret. Et même à toi, mon vers,
Toi, mon volage ami, douceur des jours chagrins,
A toi je ne dis pas les rêves de mon âme,
Car tu pourrais citer la voix qu'en plein silence, mon cœur entend,
Quels traits en tous lieux je revois,
Quels yeux sont ma clarté, quel nom j'ai tant redit.

Я в гроте ждал тебя в урочный час, 
Но день померк; главой качаясь сонной,
Заснули тополи, умолкли гальционы: 
Напрасно!... Месяц встал, сребрился и угас;
Редела ночь; любовница Кефала,
Облокотясь на рдыаные врата
Младого дня, из кос своих роняла
Златые зерна перлов и опала
На синие долины и леса, --
Ты не являлась...

J'étais venu, tu sais, au rendez-vous.
Le soir survint ; Et tout faisait silence,
Les arbres sans frissons et calmes, les mouettes :
Vain rêve ! ... Puis la lune brillante tout à coup.
Troua la nuit ; l'amante de Céphale 
Vint s'accouder aux portes encor pâles 
Du matin. Et ses cheveux fluides 
Laissaient glisser les perles et l'opale 
Sur l'onde et sur les bois dormant au loin :
Toi, tu ne vins point ! ...