В раздумье, гордом и немом,
Вперив в пространство взор глубокий,
Орёл на камне полевом
Сидел, как странник одинокий.

Крикливых птиц враждебный рой
Над головой его кружился,
И вихрь, взметая прах земной,
Кругом испуганно носился.

Но недвижим питомец скал.
Не внемля суетному шуму,
Орёл на камне отдыхал
И думал царственную думу.

Когда ж, очнувшись, оглянул
Весь этот жалкий мир бессилья,
Затосковав, он развернул
Седые, медленные крылья.

И царь полуденных высот,
Случайный гость земли печальной –
Направил вольный свой полёт
За грани туч, к лазури дальной...

Высоко от тщеты земной
Вознёсся, праху неподвластный,
И, к дольной жизни безучастный,
Исчезнул в бездне голубой.

Ein Adler saß auf Felsgestein,
den Blick gerichtet in die Weite,
dem Pilger gleich, der ganz allein
tiefernstem Sinnen wird zur Beute.

Der andern Vögel lauter Chor
umschwärmte ihn mit Schrei'n und Singen;
im Wirbelwind zu ihm empor
versucht der Erdenstaub zu dringen.

Doch schien er nocht die Vogelschar
noch auch den Wirbelwind zu hören.
Er ließ, der königliche Aar,
in seinem Sinnen sich nicht stören.

Genug des Sinnens! Einen Blick
des Erdentreibens nicht'gen Dingen,
dann kehrt zur Höhe er zurück,
ausbreitend die gewalt'gen Schwingen.

Heimwärts zu seiner Väter Thron,
benachbart Sonne, Mond und Sternen,
nahm seinen Flug der Königssohn
zum Wolkensaum, zu blauen Fernen.

Und Erdenstaub und Erdentand
hat bald er hinter sich gelassen,
und, unberührt von Lieb' und Hassen,
im blauen Äther er entschwand.

Я видел ночь. Она передо мной
Вся в черном шла, прекрасная, живая,
Волшебница с поникшей головой,
Зарницами, как взглядами сверкая.

Прозрачен был её воздушный стан;
Но чуял я дыханья знойный трепет,
И в тишине, как ласковый обман
Незримых уст, призывный нёсся лепет.

Казалось мне, желанная зовёт
Меня с собой к любви и наслажденью.
И я всё шёл, всё шёл за ней вперёд,
Объятый весь огнём её и тенью!

Ich sah die Nacht. Sie schritt vor mir daher,
ein herrlich Weib, gehüllt in Nebelschleier,
das Haupt gesenkt, wie von Gedanken schwer,
die Augen blitzend von verhalt'nem Feuer.

Durchsichtig war sie, Äther nur und Duft,
Ausströmend doch glutheißen Atems Wogen.
Nichts regte sich, und doch kam's durch die Luft
wie leises Liebeswort mir zugeflogen.

Es bannte mich, als riefe sie mir zu,
als lockte sie zu süßer Liebesfeier.
Ich folgte ihr, schritt ohne Rast und Ruh',
erfüllt von ihrem Schatten, ihrem Feuer.

Один звук имени ничтожный,
И снова в памяти моей
Болезнью жгучей и тревожной
Воскресла страсть минувших дней.

Кругом блистает праздник шумный,
Гудит толпа,- но сам не свой,
В порыве горести безумной,
Зову я призрак роковой.

Слова кидаю наудачу,
На грудь склоняется чело,
И отвратясь, тихонько плачу
О том, что было и прошло.

Bei deines Namens bloßem Klange
erwacht in mir mit neuer Kraft,
die ich zurückgedrängt so lange,
der alten Tage Leidenschaft.

Um mich des Festes bunt Gepränge
voll Lärm und Lust. - Mein Ohr und Blick
schweift, unbeirrt von dem Gedränge,
zu dir, zu deinem Bild zurück.

Nicht kann ich mich den Frohen einen,
es ringt sich mir kein Wort hervor,
nur stille Tränen, zu beweinen,
was ich besessen und verlor.

День отошёл. Беззвучной ночи тьма
Воздвиглась вдруг незыблемой стеною,
Но полн ещё заботою дневною 
Не смолкнул бред уставшего ума.

О, замолчи! Дай власть мечте ночной!
Пусть развернёт шатер свой златотканный,
Пусть зазвучит в тиши благоуханной
Напевом струн на арфе неземной.

Чтоб долетал напев тот до меня,
Чтоб грезы мне глядели прямо в очи,
Чтоб, внемля им, в объятье этой ночи
Я отдохнул от суетного дня.

Schon schand der Tag. Lautlose, schwarze Nacht
umhüllt die Welt mit ihren dichten Schleiern.
Das müde Hirn, wie gerne möcht' es feiern!
Die Sorge schweigt nicht, die der Tag gebracht.

O schweige doch! Gib Raum der Phantasie!
Lass sie ihr goldgewirktes Zelt entfalten,
lass ihre Bilder, ihre Töne walten,
der unsichtbaren Harfen Melodie!

O flöge doch dies süße Lied mir zu!
O wollten diese Bilder mich umschweben,
mit buntem Traumgespinste mich umweben,
mir bringen so die heißersehnte Ruh'!

Месяц задумчивый, звёзды далёкие
С синего неба водами любуются.
Молча смотрю я на воды глубокие:
Тайны волшебные сердцем в них чуются.
Плешут, таятся, ласкательно нежные;
Много в их ропоте силы чарующей:
Слышатся думы и страсти безбрежные.
Голос неведомый, душу волнующий,
Нежит, пугает, наводит сомнение.
Слушать велит-ли он? с места-б не сдвинулся;
Гонит-ли прочь? -- Убежал-бы в смятении.
В глубь-ли зовёт? -- Без оглядки-б я кинулся! ...

Silberner Mondenschein, schimmernder Sterne Glanz
suchen im Wasser, im dunkeln, ihr Spiegelbild.
Wortlos und sinnend blick' ich in der Wellen Tanz,
schauernd geheimnisvoll fühl' ich mein Herz erfüllt.

Schmeichelnd und kosend umplätschern die Wasser mich;
in ihrem Murmeln, dem leisen, liegt Zauberkraft.
Aus ihrem Murmeln erhebt eine Stimme sich,
wecket das Sehnen mir, Liebe und Leidenschaft.

Schmeichelt und schrecket, beraubt meines Willens mich;
ruft sie zu bleiben mir, steh' ich wie festgebannt.
Treibt mich hinweg, in Verwirrung entfliehe ich;
lockt mich hinab, stürz' hinab ich mich unverwandt!

Есть в сердце у меня заветный уголок:
Любовь-волшебница в нем мирно приютилась.
Раз, невидимкою переступив порог,
Вошла она туда и крепко затворилась.

С тех пор, когда душа полна тревог и дум,
И в праздной их игре сознанье счастья тонет,
Когда усталый дух объемлют мрак и шум,
И суетная жизнь кругом, как буря, стонет,

Внезапно слышу я ласкающий напев:
То гостья чудная поет мне в утешенье.
И снова счастлив я, и буря, присмирев,
Затворнице моей в тиши внимает пенью.

In meinem Herzchen gibt's ein Plätzchen, heimlich, klein:
Die Lieb', die Zauberin, fand ein Asyl darinnen.
Eh' ich es ward gewahr, schlich sie sich heimlich ein,
schloss hinter sich die Tür und weicht nicht mehr von hinnen.

Seitdem, wenn mein Gemüt, von Alltagssorgen schwer,
die eign'ne Zweifelsucht kein Glücksgefühl lässt bleiben,
kein Hoffnungsstrahl erhellt das Dunkel rings umher,
und mir den Sinn befängt des lauten Tages Treiben,

vernehme plötzlich ich gar wundersüßen Sang:
Die Klausnerin in mir singt mir von Glück und Wonne.
Ich fühl' mich neu belebt, es weicht die Sorge bang'
dem Sang der Zauberin, wie Nebel vor der Sonne.