Шесть песен западных славян = Six poésies illyriques tirées de la "Guzla" de Prosper Mérimée traduites par A. Pouchkine et mises en musique

Что в разъездах бей Янко Марнавич?
Что ему дома не сидится?
Отчего двух ночей он сряду
Под одною кровлей не ночует?
Али недруги его могучи?
Аль боится он кровомщенья?

Не боится бей Янко Марнавич
Ни врагов своих, ни кровомщенья.
Но он бродит, как гайдук бездомный
С той поры, как Кирила умер.

В церкви Спаса они братовались,
И были по богу братья;
Но Кирила несчастливый умер
От руки им избранного брата.

Весело̀е было пированье,
Много пили меду и горелки;
Охмелели, обезумели гости,
Два могучие беи побранились.

Янко выстрелил из своего пистоля,
Но рука его пьяная дрожала.
В супротивника своего не попал он,
А попал он в своего друга.
С того времени он тоскуя бродит,
Словно вол, ужаленный змиею.

Наконец он на родину вернулся
И пошёл в церковь святого Спаса.
Там день целый он молился богу,
Горько плача и жалостно рыдая.
Ночью он пришел к себе на дом
И поужинал со своей семьею,
Потом лег и жене своей молвил:
„Посмотри, жена, ты в окошко.
Видишь ли церковь Спаса отселе?“
Жена встала, в окошко поглядела
И сказала: „На дворе полночь,
За рекою густые туманы,
За туманом ничего не видно“.
Повернулся Янко Марнавич
И тихонько стал читать молитву.

Помолившись, он опять ей молвил:
„Посмотри, что ты видишь в окошко?“
И жена, поглядев, отвечала:
„Вижу, вон, малый огонёчек
Чуть-чуть брезжит в темноте за рекою“.
Улыбнулся Янко Марнавич
И опять стал тихонько молиться.

Помолясь, он опять жене молвил:
„Отвори-ка, женка, ты окошко:
Посмотри, что там ещё видно?“
И жена, поглядев, отвечала:
„Вижу я на реке сиянье,
Близится оно к нашему дому“.
Бей вздохнул и с постели свалился.
Тут и смерть ему приключилась.

Соловей мой, соловейко! 
Птица малая, лесная!
У тебя ль, у малой птицы, 
Незаменные три песни,
У меня ли, у молодца, 
Три великие заботы!
Как уж первая забота --
Рано молодца женили;
А вторая-то забота -- 
Ворон конь мой притомился;
Как уж третья-то забота --
Красну-девицу со мною 
Разлучили злые люди.
Вы копайте мне могилу 
Во поле, поле широком,
В головах мне посадите 
Алы цветики-цветочки,
А в ногах мне проведите 
Чисту воду ключевую.
Пройдут мимо красны девки, 
Так сплетут себе веночки:
Пройдут мимо стары люди,
Так воды себе зачерпнут.

«Что ты ржёшь, мой конь ретивый,
Что ты шею опустил,
Не потряхиваешь гривой,
Не грызешь своих удил?
Али я тебя не холю?
Али ешь овса не вволю?
Али сбруя не красна?
Аль поводья не шелковы,
Не серебряны подковы,
Не злачены стремена?»

Отвечает конь печальный:
«Оттого я присмирел,
Что я слышу топот дальный,
Трубный звук и пенье стрел;
Оттого я ржу, что в поле
Уж не долго мне гулять,
Проживать в красе и в холе,
Светлой сбруей щеголять;
Что уж скоро враг суровый
Сбрую всю мою возьмет
И серебряны подковы
С лёгких ног моих сдерет;
Оттого мой дух и ноет,
Что наместо чапрака
Кожей он твоей покроет
Мне вспотевшие бока.»

В пещере, на острых каменьях
Притаился храбрый гайдук Хризич.
С ним жена его Катерина,
С ним его два милые сына,
Им нельзя из пещеры выйти.
Стерегут их недруги злые.
Коли чуть они голову подымут,
В них прицелятся тотчас сорок ружей.
Они три дня, три ночи не ели,
Пили только воду дождевую,
Накопленную во впадине камня.
На четвертый взошло красно солнце,
И вода во впадине иссякла.
Тогда молвила, вздохнувши, Катерина:
«Господь бог! помилуй наши души!» —
И упала мертвая на землю.
Хризич, глядя на нее, не заплакал,
Сыновья плакать при нем не смели;
Они только очи отирали,
Как от них отворачивался Хризич.
В пятый день старший сын обезумел,
Стал глядеть он на мертвую матерь,
Будто волк на спящую ко́зу.
Его брат, видя то, испугался.
Закричал он старшему брату:
«Милый брат! не губи свою душу;
Ты напейся горячей моей крови,
А умрем мы голодною смертью,
Станем мы выходить из могилы
Кровь сосать наших недругов спящих».
Хризич встал и промолвил; «Полно!
Лучше пуля, чем голод и жажда».
И все трое со скалы в долину
Сбежали, как бешеные волки.
Семерых убил из них каждый,
Семью пулями каждый из них прострелен;
Головы враги у них отсекли
И на копья свои насадили, —
А и тут глядеть на них не смели.
Так им страшен был Хризич с сыновьями.

Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой
Весь в поту от страха бледный,
Чрез кладбище шёл домой.

Бедный Ваня еле дышит,
Спотыкаясь чуть бредет 
По могилам: вдруг он слышит, --
Кто-то кость, ворча, грызет.

Ваня стал; -- шагнуть не может.
Боже! думает бедняк, 
Это верно кости гложет
Красногубый вурдалак.

Горе! малый я не сильный;
Съест меня унырь совсем,
Если сам земли могильной 
Я с молитвою не съем.

Что-же? вместо вурдалака --
(Вы представьте Вани злость!)
В темноте пред ним собака 
На могиле гложет кость.

Над Сербией смилуйся ты, боже!
Заедают нас волки янычары!
Без вины нам головы режут,
Наших жен обижают, позорят,
Сыновей в неволю забирают,
Красных девок заставляют в насмешку
Распевать зазорные песни
И плясать басурманские пляски.
Старики даже с нами согласны:
Унимать нас они перестали, —
Уж и им нестерпимо насилье.
Гусляры нас в глаза укоряют:
Долго ль вам мирволить янычарам?
Долго ль вам терпеть оплеухи?
Или вы уж не сербы, — цыганы?
Или вы не мужчины, — старухи?
Вы бросайте ваши белые домы,
Уходите в Велийское ущелье, —
Там гроза готовится на турок,
Там дружину свою собирает
Старый сербин, воевода Милош.