Восемь романсов = Vosem' romansov (Eight romances) , opus 55

Под небом голубым страны своей родной
  Она томилась, увядала...
Увядала наконец, и, верно надо мной
  Младая тень уже летала;
Но недоступная черта меж нами есть.
  Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
  И равнодушно ей внимал я.
Так вот кого любил я пламенной душой
  С таким тяжёлым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
  С таким безумством и мученьем!
Где муки, где любовь? Увы! в душе моей 
  Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
  Не нахожу ни слов, ни пени.

Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, —
Тихо все. Одно кладбище
Не пустеет, не молчит.

Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Упокоить души их!
[Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой!]1

Если ранняя могила
Суждена моей весне —
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, —
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей,
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.

[И]2 потом оставь селенье!
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах!

Дробится, и плещет и брызжет волна
мне в очи соленою влагой;
недвижно на камне сижу я, полна
душа безотчетной отвагой.

Валы за валами, прибой и отбой,
и пена их гребни покрыла.
О, море, кого же мне вызвать на бой,
изведать воскресшие силы?

Почуяло сердце, что жизнь хороша,
вы, волны, размыкали горе,
от грома и плеска проснулась душа -
сродни ей шумящее море!

Не пенится море, не плещет волна,
деревья листами не двинут;
на глади прозрачной царит тишина,
как в зеркале, мир опрокинут.

Сижу я на камне; висят облака,
недвижные в синем просторе;
душа безмятежна, душа глубока,
сродни ей спокойное море.

В степи мирской, печальной и безбрежной,
Таинственно пробились три ключа:
Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,
Кипит, бежит, сверкая и журча.
Кастальский ключ волною вдохновенья
В степи мирской изгнанников поит.
Последний ключ - холодный ключ забвенья,
Он слаще всех жар сердца утолит.

О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы, —
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день, 
Искажена последней мукой.
Приди, как дальняя звезда,
Как лёгкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне всё равно: сюда, сюда!..

Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь... но, тоскуя,
Хочу сказать, что всё люблю я,
Что всё я твой. Сюда, сюда!

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звёзды слушают меня,
Лучами радостно играя.

Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:

«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами.
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»