Семь романсов = Sem' romansov (Seven romances) , opus 49

Коснулась я цветка горячими устами;
И лепестки рассыпались, лежат.
Я стебель лишь держу, а жизнь и аромат
Вернёшь ли ты безсильными слезами?

Ты не любил меня! Безжалостно, сурово, 
Развеял твой обман сердечные мечты, 
Как лепестки цветка. Их возвратишь ли ты?
И сердцу моему вернёшь ли счастье снова?

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился;

Перстами легкими, как сон,
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои 
Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.

Как труп, в пустыне я лежал.
И Бога глас ко мне воззвал:
,,Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей!``

Пронеслась над полем тучка грозовая,
Молнией блестящей в облаках играя;
Пролился на ниву дождик благодатный;
Дышит луг соседний негой ароматной.

Снова греет солнце, капли дождевые
На цветах сверкают словно золотые.
Так и в жизни нашей горе пронесётся,
Солнышко пригреет, счастье улыбнётся.

Не говорите мне: "он умер", -- он живёт,
Пусть жертвенник разбит, -- огонь ещё пылает.
Пусть роза сорвана, -- она ещё цветет,
Пусть арфа сломана, -- аккорд ещё рыдает!..

Когда moguchaja Зима,
Как dobryj вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, —
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

Царица грозная, Чума
Теперь идёт на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой....
Что делать нам? и чём помочь?

Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжём огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Итак, — хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твоё призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может... полное Чумы!

Отчего это, милая, розы в саду поблиднели?
Скажи, отчего?
Отчего лепестки у фиялок в саду облители?
Скажи, отчего?

Отчего это птицы так тихо поют?
Отчего их напев так уныл?
На лугу, где душистые травы растут,
Отчего слышен запах могил?

Отчего это, приячясь среди облаков,
Солнце злобно глядит на поля?
Отчего это, в серый одевшис покровь,
И глуха, и пустынна земля?

Отчего это, милая, грустен так я,
И тоска меня злая томит?
О, скажи, отчего, дорогая моя,
Я покинут тобой и забыт?

Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.

Lilejcaja рука тебя мне поднесла
В знак памяти в минуту расставанья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза, жемчужина страданья.

И чёрные глаза, остановясь на мне,
Исполнены таиственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный,
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный!