Пять сатир = Pjat' satir

Когда поэт, описивая даму, начнёт:
,,Я шла по улице. В боко впился корсет``
Здесь я не понимал конечно
прямо что, мол, под дамою скривается поэт.
Я истину тебе по-друшески открою:
поэт мужчина и даже с бородою.

Вчера мой кот взглянул на календарь
И хвост трубою поднял моментально,
Потом подрал [на лестницу]1, как встарь,
И завопил тепло и вакханально:
  «Весенний брак! Гражданский брак!
  Спешите, кошки, на чердак...»

И кактус мой — о, чудо из чудес! —
Залитый чаем и кофейной гущей,
Как новый Лазарь, взял да и воскрес
И с каждым днем прет из земли всё пуще.
  Зеленый шум... Я поражен:
  «Как много дум наводит он!»

Уже с панелей смерзшуюся грязь,
Ругаясь, скалывают дворники лихие,
Уже ко мне забрел сегодня «князь»,
Взял теплый шарф и лыжи беговые...
  «Весна, весна! — пою, как бард,—
  Несите зимний хлам в ломбард».

Сияет солнышко. Ей-богу, ничего!
Весенняя лазурь спугнула дым и копоть,
Мороз уже не щиплет никого,
Но многим нечего, как и зимою, лопать...
  Деревья ждут... Гниет вода,
  И пьяных больше, чем всегда.

Создатель мой! Спасибо за весну! —
Я думал, что она не возвратится,—
Но... дай сбежать в лесную тишину
От злобы дня, холеры и столицы!
  Весенний ветер за дверьми...
  В кого б влюбиться, черт возьми!

Наши предки лезли в клети
И [шептались]1 там не раз:
"Туго, братцы...видно, дети
Будут жить вольготней нас".

Дети выросли. И эти
Лезли в клети в грозный час
И [вздыхали]2: "Наши дети
Встретят солнце после нас".

Нынче так же, как вовеки,
Утешение одно:
Наши дети будут в Мекке,
Если нам не суждено.

Даже сроки предсказали:
Кто - лет двести, кто - пятьсот,
А пока лежи в печали
И мычи, как идиот.

Разукрашенные дули,
Мир умыт, причёсан, мил...
Лет чрез двести? Чёрта в стуле!
Разве я Мафусаил?

Я, как филин, на обломках
Переломанных богов.
В неродившихся потомках
Нет мне братьев и врагов.

Я хочу немножко света
Для себя, пока я жив,
От портного до поэта -
Всем понятен мой призыв...

А потомки... Пусть потомки,
Исполняя жребий свой
И кляня свои потёмки,
Лупят в стенку головой!

Она была поэтесса,
поэтесса Бальзаковских лет.
А он был просто повеса,
курчавый и пылкий брюнет.

Повеса пришёл к поэтесе;
в полумраке дышали духи,
на софе, как в торжественой мессе,
поэтесса гнусила стихи:

,,О, сумей огнедышащей лаской,
всколыхнуть мою сонную страсть,
к пене бедер за алой подвыазкой
ты не бойся устами припасть.

Я свежа, как дыханье левкоя...
о сплетем ж истомноститель!``
Продолжене было такое,
что чурчави брюнет покраснел.

Покраснел, но оправился быстро
и подумал: была не была!
Здесь не думские речи министра,
не слова здесь нужны, а дела.

С несдержанною силой Кентавра
Поэтесу повеса привлёк,
но визгливо вулгарное: ,,Мавра, Мавра, Мавра, Мавра!``
Охладило кипучий поток.

,,Простите!`` вскочил он. ,,Вы сами...``
Но в глазах её холод и честь.
,,Вы смели к порядочной даме,
как дворник, с объятьями лезть!

Вот чинная Мавра!`` И задом 
уходит испуганный гость,
в передней растерянным взглядом
он долго искал свою трость.

С лицом белее магнезии
шёл с лестницы пылкий брюнет.
Не понял он новой поэзии
и поэтесси Бальзаковских лет.

Квартирант сидит на чемодане
и задумчиво расматривает пол:
те же стулья, и кровать, и стол,
а такая же обивка на диване,
и такой же бигос на обед,
но на всём какой-то новый свет...
блещут икры полной прачки Фёклы.

Перегнулся сильный стан во двор.
Как нестройный, шаловливый хор,
верещат намыленные стёкла,
и заплаты голубых небес
обещают тысячи чудес.

Квартирант, квартирант...

квартирант сидит на чемодане.
Стёкла вымыты, опять тоска и тишь.
Фёкла, Фёкла, что же ты молчишь?
Будь хоть ты решительной и яркой;
подойди, возми его за чуб
и ожги огнём весенних губ...

Ух! Квартирант и Фёкла на диване.
О, какой торжествени момент!
,,Ты народ, а я интеллигент,``
говорит он ей среди лобзанья,
,,Наконец то здесь, сейчас вдвоём,
я тебя, а ты меня поймём...``